«Законное прерывание»
Вокруг Верховного суда США сгущаются тучи. Началось это не в мае и даже не в этом десятилетии, но существенное падение уровня правовой культуры и ее отражение в общественном отношении к правосудию стали очевидны в 2018–2020 гг..
В лексикон местных правозащитников прочно вошло несколько скороговорок, поднимающих вечнозеленые темы показной несправедливости госструктур к гражданам страны.
Одна из тем — аборты и всё, что с ними связано. Прерывание беременности давно и прочно выбрано в качестве тарана для взлома конституционной системы и превращения законотворчества в элемент политического процесса. Популистского и уже поэтому тактического.
Имеет смысл обсудить проблематику прерывания беременности, как таковую, дабы внести Соединенные Штаты в контекст общемирового процесса.
Не будем касаться экзистенциальной загадки «убийство-спасение» дабы не попасть в известную ловушку псевдофилософских мифологем. Универсального ответа здесь быть не может. Природа не терпит дискретных состояний. «Всё течет, всё изменяется».
Имеет смысл говорить о практике абортов, как о социальной норме. Здесь всё гораздо проще.
Первым в новейшей истории Земли аборты легализовали в СССР. Аж в 1955-м. Через некоторое время их запретили, а потом вновь разрешили. Очевидно, это был эксперимент со сроком ожидания в 10–20 лет.
Следующей шла Куба, еще один полигон, на сей раз латиноамериканский и со своей спецификой. Уже после острова свободы кучно пошли изменения в законодательстве остальных стран.
В итоге на момент 2022 года 98% стран мира так или иначе разрешают прерывание беременности с учетом привходящих обстоятельств. В том числе по медицинским показаниям. Но лишь около 34% делают это на основании одного желания потенциальной роженицы.
Сопротивление вызывает в значительной части случаев религиозное рвение, характерное для католических стран. Считается, что именно по этой причине Португалия решилась на законодательное закрепление абортов только в 2007 году, а Испания аж в 2010-м.
Большая часть латиноамериканских стран пошло по пути «инфантицида» (как там называют рассматриваемое явление) после европейских старейшин, в 2010-х. Там еще есть пространство для развития.
До сих пор нет универсальных международных регуляций по поводу прерывания беременности, люди, фактически, решают одни и те же вопросы каждый раз заново.
Главный документ по правам человека ООН до сих не включает права на аборт и ставится вопрос, должен ли. Потому что кто-то (Франция, страны Центральной Европы, ЮВА) считают это правом на медицинские услуги, как таковые.
А кто-то (Турция, Ближний Восток, Африка) — частью договорного процесса, подверженного ситуативным изменениям.
Есть достаточно хорошо проработанная статистика о последствиях нелегальных абортов. В частности для США, UK и Ирландии, относительно недавно вступившей на путь принятия антикатолических практик.
Она показывает любопытные закономерности. Скажем, количество абортов на 1000 человек гораздо ниже по причине недоступности, а часто и неизвестности подобного сервиса. А вот выход из уже состоявшихся попыток избавится от ребенка куда хуже, чем в легальном поле. Примерно 45% участниц сталкивались с проблемами после разрешения от бремени. Более 8% из известных жертв нелегальной медицины лишились возможности иметь детей в дальнейшем.
Примерно 27 женщин на 1000 делают аборт в развитых странах и примерно 29–44 на 1000 — в остальном мире. Рекорды бьют как раз в Латинской Америке, сплошь пронизанной тревогой по поводу нежелательной беременности. В основном там, либо придумывают подходящую причину, либо занимаются подпольным абортированием.
Где на этой карте США?
К сожалению, рядом со своими южными соседями. В том числе по религиозно-этическим причинам.
В отечественной традиции обычно путают легализацию чего бы то ни было и призыв к активному использованию. Это не равные поля и они могут вовсе не пересекаться.
С правовой точки зрения ситуация разобрана Лесли Риган в неплохом обзоре «When Abortion Was a Crime: Women, Medicine, and Law in the United States, 1867–1973».
Запрет определенных медицинских процедур наделяет государство дополнительной ответственностью, принимаемой от граждан. Они сами не могут решить задачу корректности применения телесных функций. Им необходима помощь.
Под это подстраивается систематика воспитания и коррекции получившегося «неидеального» результата. Таким образом, государство предоставляет социальную платформу изменений неудачных опытов.
Подобной платформы в Соединенных Штатах нет. И, к слову, никогда не было.
Для начала должна существовать всеобщая медицина «для бедных» и возможность решать возникающие проблемы без привлечения для арбитража страховых компаний.
Допуск (как частных — по медицинским показаниям, так и потоковых) процедур прерывания беременности говорит о передаче ответственности за здоровье граждан в их руки. С учетом всех последствий подобного решения.
В этом смысле дело «Roe v. Wade» стало логичным продолжением Civil Right Act 1964 года. Одно без другого малопредставимо. Право на медицинские процедуры с конституционной точки зрения равно, например, возможности голосования.
Не может быть свободы там, где нет, с одной стороны контроля исполнения прав, а с другой — экономической возможности их осуществить.
Конечно, в вопросе абортов есть демографическое измерение контроля численности населения. Государство растет независимо от качества граждан.
Тут балансировка задана на уровне реального %% абортов среди перспективных социальных слоев и возможности привлечь дополнительные рабочие руки без необходимости роста нагрузки на социальные службы (например, полицию или приемных родителей).
Демографический тезис подробно рассматривается у Мэри Циглер в «After Roe». Опыт последних 50 лет пока не демонстрирует на сопоставимых региональных примерах преимущества одного законодательного выбора над другим.
Впрочем у США есть еще один неожиданный нюанс (не)легализации беременности — право на генетические и биологические опыты на людях. Эта дискуссия остается в тени корневого вопроса, но вполне вписывается в широкую окружность интересов. Скажем, можно ли провести тестирование на генетические заболевания (синдром Дауна) и запросить вместо аборта реконструкцию, потенциально несущую фатальные риски для плода?
При подобной формулировке речь идет о спасении жизни, но с достаточно низкими шансами на успех.
Без живых экспериментов подобного рода прогресс в этих областях ограничен и касается только определенного класса граждан, способных позволить себе операционное вмешательство где угодно.
Активизм за или против абортов идет практически без ссылки на известную мировую статистику и практику поддержания здоровья. Вообще, все делегации у Конгресса соприкасаются с реальностью только в части поддержки плакатов с яркими лозунгами и оплачиваются фармацевтическими гигантами, предоставляющими (или не предоставляющими) свои продукты в известные южные штаты.
Каким бы не было продолжение истории про запрет-разрешение абортов в отдельных штатах, уже можно говорить о смене публичной риторики с рационально-поведенческой (характерной для 50–60 гг.) на морально-эстетическую (Эль Сальвадор-Либерия).
